Перевалило за полночь, когда у прогалины перед порогом раздался кустарник, выпуская из колючих недр зверя и человека, тяжело опирающегося на его загривок. Тёрн прощался с ними неохотно, цеплялся за мех и одежду. Троп у берлоги не было, разве что пара совсем узких стежек - к морю да к пятым, к скалистой границе у устья реки, и дорога от злополучной рощи заняла вчетверо больше, чем должна была. Чувствуя вес на загривке, Ян ступал медленно и осторожно, приноравливаясь к шагу бредущего рядом Акулы. Замерзшего, уставшего, еле переставлявшего ноги, чувствовалось то по неловкой поступи и силе, с которой оледеневшие пальцы цеплялись за шею. Дорога куда мягче ложилась бы под звериные лапы, а не под человечьи ноющие ноги - весь путь поляк перебирал в мыслях причины, по которым сотоварищ предпочел куда более удобному облику этот. Ослаб? Возможно. Отвратительно принципиален и не хочет менять кожу на ту, которая предназначена для убийства себе подобных? О, этот вариант имел много шансов на жизнь: до чертиков упрямый, Михаэль совершенно точно предпочел бы идеологически верный вариант более комфортному. Оставалось надеяться, что убеждения не задержатся надолго в чужой голове.
А вот и дом.
Взъерошившись, зверь сбросил руку со спины, подаваясь в сторону и сжимаясь в комок; с колен Ян поднялся уже человеком. Мокрая одежда неприятно облепила кожу, холодя и только подгоняя - внутрь, в долгожданное тепло, к сухим вещам и потрескивающему костру. Нагнувшись, чтоб не задеть низкую притолоку, поляк прошёл внутрь вслед за Акулой. Есть, наверно, что-то нездоровое в том, что Кепплер называл их хижину домом, не вспоминая почти о доме своём, земном, оставшимся за черт знает сколько миль, в черт знает какой реальности. Нездоровое, попахивающее привязанностью к Игре. Если задуматься, Ян действительно чувствовал себя здесь, на островах, на своём месте - комфортной зоной были эти простые заботы, четко поставленная цель (выжить, победить), компания, к которой можно не привязываться. В последнем пункте он уже не был так уверен, но факт оставался фактом, поляк даже сейчас был собран и если не доволен жизнью, то совершенно точно спокоен.
Очаг ещё чадил. Кепплер с удовлетворением отметил, что угли не прогорели до конца, присел у выложенной камнем кромки костра. Раздул, пахнуло жаром, и подбросил загодя подготовленную кучу хвороста, которую тут же жадно объело пламя, выбирая из сухих веток самые старые и хрусткие. Весьма опрометчиво оставлять тлеющие поленья в срубе, крытом тростником и лапником, но необходимость каждый раз выбивать искры и спускать час на розжиг костра заставляла поступиться техникой безопасности. Да и кому она, техника, здесь нужна?
В очаге остался разгораться сырой валежник, сваленный поверх потрескивающего высокого огня, - дым тянулся к открытому выходу, густой и едкий.
- Переоденься и ложись спать. И никаких "хорошо, мам", до рассвета осталось часа четыре, - разобравшись с источником тепла, Кепплер зарылся в стопки одежды, лежащие в дальнем углу. Куртки, к черту никому не сдавшаяся на острове рубашка с повисшей на вороте тряпочкой галстука, весьма скромное количество платьев (представительниц прекрасного пола на его памяти было среди шестых всего ничего), шарфы, пальто - всё разной степени изношенности, что-то со следами повреждений от стрел или бурыми, не до конца отошедшими в воде разводами. Не слишком заботясь об аккуратности, поляк выудил две пары вроде бы целых брюк и несколько футболок, визуально прикинул размер - ненужное свалил обратно в уже не слишком привлекательно выглядящий ком тряпья. Он не был уверен, что Хайне способен сейчас заботиться о себе сам. Да что там - повезёт, если завтра упрямый идиот проснётся без желания выкашлять лёгкие. Ян в красках представлял, вручая Акуле одежду и переодеваясь сам, как дивно будет в одиночку выхаживать больного в полной антисанитарии и при отсутствии лекарств.